Беликов,
С. Истории из преисподней. Тысяча дней в фашистском концлагере [Текст] /
С.Беликов. АиФ №19. – 2011. – С.3
Военная судьба красносулинца
Давыда Морозова уникальна.
В 1942-м, будучи тяжелораненым, под Харьковом
он попал в плен. Семь лагерей, в том числе и самый страшный - Бухенвальд, два
побега, каторжный труд, зверские избиения, миска баланды и 350 граммов эрзац-хлеба пополам с опилками в день. Почти 1000 дней в
месте, где каждый прожитый день как последний. Может быть, за эти испытания и
был Морозов награждён долгой жизнью. Давид Ермолаевич
и сегодня здоров, весел и активен. В прошлом году
наконец провёл в дом газ.
А его истории из лагерей - это отдельная
тема.
В
лагере Давыд сменил фамилию. Был Морозов, стал
Романенко Дмитрий. Но фальшивая фамилия не спасла, его узнали. Вольнонаёмный,
бывший петлюровский офицер по фамилии Любимов, долго приглядывался к парнишке.
Однажды подошёл и спросил, как его зовут.
- Рядовой Дмитрии Романенко, - отчеканил Давыд.
- Нет, - улыбнулся Любимов, обнажив
железные зубы. - Твоя фамилия Морозов, ты родился в хуторе Морозов Морозовского
района Ростовской области. Твоего отца звали Ермолаем, он много лет был моим
лучшим другом.Мы с ним не один
пуд соли съели. Я бы тебя не узнал, но вы с батей похожи как
две капли воды, ошибиться невозможно.
Ермолай Ермолаевич
Морозов, отец Давыда, казак лейб-гвардии
императорского полка, на самом деле служил в Петербурге, в личной охране царя
Николая. За верную службу он был удостоен именных часов от государя. Наверное,
отец в юности и 20-летний Давыд и впрямь были на одно
лицо. Но парень ответил, глядя в глаза Любимову:
- Меня
зовут Дмитрий Романенко, и никакого Ермолая я не знаю!
Однако, видимо, что-то дрогнуло в его лице, и Любимов ему не
поверил. Он несколько раз встречал Давыда и вновь
заводил с ним «душевный» разговор.
-
Твой отец служил царю, - втолковывал бывший петлюровец - Он был предан
самодержавию, а ты якшаешься с Советами. Вступай во власовскую
армию, сражайся с большевиками, они первые враги казачества. Десятки тысяч казаков
были уничтожены коммунистами по приказу Ленина и Троцкого. У тебя есть шанс
отомстить.
Но
Морозов скорее умер бы, чем повернул бы оружие против
своих.
И всё из-за врождённого благородства. Его предки служили Отечеству верой и
правдой. И Давыду было противно предательство. Не
сумев склонить парня на свою сторону, Любимов от него отстал. А потом Морозова
перевели в другой лагерь.
В Бухенвальде Давыд
сдружился с Костей, бывшим балтийским моряком. Они старались держаться вместе.
Однажды лагерь посетила красивая женщина в эсэсовской форме. Поговаривали, что
то была сама Эльза Кох, жена коменданта. В хмурое утро всех заключённых
выстроили на плацу и велели раздеться до пояса. Эсэсовка
проходила вдоль рядов и внимательно разглядывала пленников. Остановилась возле
Кости. На груди у моряка был вытатуирован великолепный крейсер, он то и привлёк
внимание женщины. Она что-то сказала ухо охраннику, следовавшему за ней по
пятам, и Костю увели. Больше Давыд своего друга не
видел.
...В 1988 году Морозов отправился и Германию
в качестве туриста. И программу входила и экскурсия в Бухенвальд. Давыд провел товарищей по лагерю так, словно и не прошло 43
лет с тех пор, как он освободился. И вдруг застыл у полочки с экспонатами.
Здесь были разложены сувениры из человеческой кожи: сумочки, перчатки, абажуры.
На одном из абажуров красовался крейсер Кости-моряка
- Вы знаете, - говорит Давыд
Ермолаевич, - почти три года я скитался по лагерям,
тысячу раз мог быть убитым, тысячи людей прямо на моих глазах были расстреляны,
сожжены в печах, отравлены газом, но я ничего не боялся. А вот при виде абажура
с татуировкой, пережившей хозяина на десятки лет, испытал настоящий ужас. До
сих пор мне Костин крейсер по ночам снится. И я просыпаюсь с криком...
Тем,
кто работал в Германии в годы войны, кто находился в лагерях, немцы выплатили компенсации.
Обратился в соответствующие органы и Давыд Ермолаевич. Но выяснилось, что никаких
выплатМорозову не положено, потому что в плену он
имел статус военнослужащего.
-Наверное, это несправедливо, - говорит Давыд Ермолаевич. - Но я не в
обиде. Так - значит, так. Проживём и без иностранных подачек, не умрём. У нас
своя гордость - русская...